..чергові “перлини” з глибин грунтів: металеві накладки на орала та плуги землеробів давнини – наральники, ціла колекція, знайдені на теренах сучасного Мотовилівського куща. Про подібні знахідки повідомлення були раніше, про предмети що археолагам траплялись і відомі як і з черняхівської культури та навіть з прадавніх скіфів, і майже без змін використовавались навіть на початку XX ст., тож лишається гадати про вік знахідки
..знахідки зроблено у різний час в різних місцях, лише завдяки характерній формі було впізнано призначення. Дивує той факт, що металл не струх і не з’їдений іржею вщент, а залишився міцним і цілим..
..тематичні тексти з дослідженнями з теренів інтернетів:
Изучение древнейших пахотных орудий Новгородской земли
| В. Я. КонецкийИзучение эволюции орудий труда является важным компонентом реконструкции материального базиса древних обществ. Для средневековой экономики, аграрной по своей основе, особое значение имел прогресс пахотных земледельческих орудий. Появление или распространение их новых, более совершенных типов, безусловно соотносится с важными изменениями в жизни общества.
Темой данной работы является рассмотрение истории пахотных орудий на Северо-Западе и, прежде всего, на территории Новгородской земли, являвшейся важной составной частью древнерусского государства. Хронологические рамки исследования охватывают период с VIII по XIII вв. (т. е. со времени расселения и регионе славян, впервые принесших сюда пашенную агротехнику, до эпохи, когда уже полностью оформилась региональная специфика орудий обработки земли в Северной и Южной Руси). Истории древнерусских пахотных орудий посвящено немало страниц в работах отечественных авторов. Более того, в советский период вопросы, связанные с изучением экономики, занимали особое место в исторических исследованиях. Тем не менее, объективная оценка полученных результатов показывает, что многие важные моменты остаются дискуссионными. Это обусловлено целым рядом причин, главная из которых определяется состоянием источниковой базы. Традиционно для изучения пахотных орудий Древней Руси используются различные виды источников, каждый из которых обладает собственной спецификой. Среди них можно выделить: 1. Исторические – свидетельства, связанные с упоминанием существования тех или иных орудий, в средневековых текстах. Они немногочисленны, относятся, в основном, к позднейшему периоду, а главное, не раскрывают конкретной специфики устройства орудия, скрывающегося под тем или иным термином. К этой же группе источников примыкают изображения орудий обработки земли. Древнейшие изобразительные материалы (крайне немногочисленные) относятся к XV-XVI вв., причем интерпретация их, в ряде случаев, дискуссионна1. 2. Этнографические – иллюстрирующие живую картину XVIII – нач. XX вв., фиксируют одновременное бытование различных видов орудий, различающихся по своим функциям и отражающих региональные особенности2. Однако использование этих сведений в интересующих нас целях упирается в проблему возможности прямой экстраполяции данных о наиболее простых орудиях на древнерусский период. Во всяком случае, среди этнографов, единство в данном вопросе отсутствует. 3. Археологические – отчасти относятся непосредственно к интересующему нас периоду. Однако, соответствующие находки представлены лишь железными наконечниками рабочих частей, а деревянные остовы орудий остаются неизвестными. В целом, количество железных наконечников VIII-XIII вв. в исследуемом регионе относительно невелико. В ряде случаев, отсутствуют точные датировки. К этому добавим, что отсутствие стандартизации в изготовлении сошников и наральников, сработанность и фрагментарность ряда находок также затрудняют их изучение. За последние десятилетия славяно-русская археология Северо-Запада предоставила в распоряжение исследователей еще один источник информации о древних пахотных орудиях – следы их работы. В настоящее время подобные факты зафиксированы почти в десятке случаев. К сожалению, предметом специального и всестороннего изучения остатки древней пахоты пока не стали и потенциальные возможности данного источника еще не исчерпаны. В целом, круг основных вопросов, подлежащих обсуждению, видится всеми исследователями примерно одинаково. Прежде всего, они касаются хронологического и генетического соотношения таких орудий как рало и соха, их функциональных особенностей и причин, обусловивших смену первых вторыми. Однако, прежде чем перейти к конкретному рассмотрению, необходимо дать определение названных орудий, поскольку терминологический аспект также, в определенной степени, вносит путаницу в существующую картину. Содержание терминов «рало» и «соха», перенесенных в научную литературу из народной лексики, как и во многих подобных случаях, страдает неопределенностью. В XIX – нач. XX вв. под этими обозначениями скрывается весьма широкий круг разнообразных орудий обработки земли. В целом, соха и рало резко различаются по устройству корпуса. В научной литературе, применительно к эпохе начального пашенного земледелия под ралом обычно понимается однозубое пахотное орудие с низкорасположенной точкой прикрепления тягловой силы. Напротив, соха характеризуется как двузубое орудие с высоким прикреплением тягловой силы. В обоих случаях, лишь сочетание названных признаков должно определять название орудия. К этому следует добавить, что среди ленинградских археологов в конце 40-х – 70-х гг. существовала отчетливо выраженная тенденция именовать все железные наконечники средневековых пахотных орудий сошниками3. Влияние данного обстоятельства сказывается и по сей день. Впервые вопрос о происхождении сохи был глобально рассмотрен в начале XX в. видным русским ученым Д. К. Зелениным, основывающимся на этнографическом и лингвистическом материале. Исходя из этимологии слова «соха», связанной с понятием раздвоенности, а так же из относительной молодости этого орудия па фоне рала, исследователь полагал изначальным признаком сохи двузубость. Путь ее возникновения он видел в удвоении рабочей части однозубого орудия типа рала, что связывалось со спецификой почв лесной зоны4. Начиная с 30-х гг. господствующей становится иная гипотеза (фактически получившая статус теории), создателем которой бьш П. Н. Третьяков. Согласно его представлениям, древнейшими сохами были произошедшие от бороны-суковатки многозубые орудия, а двузубая соха является продуктом эволюции последних5. Хотя, в историографическом плане, сходные идеи высказывались и раннее6, появление данной гипотезы в 30-х гг. было вызвано отнюдь не давлением этнографического материала. Построения П. Н. Третьякова были обусловлены социологическими схемами, господствующими в советской науке в 30-50-е гг. В качестве исходного постулата здесь выступала идея о жестком соответствии стадий экономического и социального развития общества. В частности, предполагалось, что эпоха подсечного земледелия соответствует общинно-родовым отношениям с коллективным характером трудовой деятельности. Переход к пашенному земледелию, в этой схеме, знаменует появление малых семей и, как следствие, экономического неравенства, классов и государства. Выводы П. Н. Третьякова опирались на еще один тезис, имевший далеко идущие последствия, – признание если не автохтонности, то очень раннего, еще до появления пашенного земледелия, прихода славян на Северо-Запад. Таким образом истоки данного направления хозяйства вообще, и пахотных орудий в частности, признавались различными для Северной и Южной Руси. Принципиально новый этап в изучении истории пахотных орудий на Северо-Западе начался с введения в научный оборот, полученных при раскопках Ладоги и Новгорода, конкретных данных об их железных наконечниках. Однако существование вышеупомянутой официальной концепции побуждало исследователей (не беремся судить в каких случаях сознательно, а в каких невольно) соответственно корректировать свои выводы. Так В. И. Равдоникас писал о железном наконечнике, происходящем из горизонта Е3 Ладоги, как о самом древнем «из известных к настоящему времени сошников для всего восточного славянства от Киева до Новгорода», указывая при этом, что он «видимо принадлежал к многозубой сохе»7 (Рис. 1.2). В соответствии с принятой в то время хронологией ладожских напластований данная находка была датирована VII в.
Р и с. 1 Наральники и ранние сошники Северо-Запада и их некоторые аналогии 1-10 — наральники; 11-17 — сошники. 1 — Ладога (берег р. Ладожки); 2 — Ладога (Земляное городище, горизонт Е3); 3-4 — Холопий городок; 5 — Деревяницкий могильник; 6 — Новгород; 7 — Ладога (Земляное городище, горизонт Д); 8 — Моравия; 9 — Норвегия; 10 — Швеция (Готланд); 11-13 — Новгород; 14 — Вщиж; 15 — Владимирское курганы; 16-17 — Новгород.
Правда, отказ от жесткого принципа автохтонизма с начала 50-х гг. сделал возможной постановку вопроса о связи традиции северорусского земледелия с южнорусским. Соотношение ладожского наконечника с южнорусским материалом было затронуто В. И. Довженком8. «Сошник из Старой Ладоги, – отмечает он, -по своей форме подобен наральникам с поселений культуры полей погребений первой половины I тыс. н. э. на Среднем Поднепровье»9. Далее, еще раз подчеркивается что в функциональном отношении пашенное орудие в Ладоге в VII в. было таким же, как и орудия первой половины I тыс. н. э. в Поднепровье. Таким образом исследователь фактически признал рассматриваемый наконечник принадлежностью рала, продолжая называть его при этом сошником. Следует отметить, что В. И. Довженок первым среди археологов обратил внимание на форму сечения втулок наконечников пахотных орудий как важную характеристику при реконструкции устройства последних. В середине 50-х гг. вопрос об остатках пахотных орудий из Ладоги был рассмотрен С. Н. Орловым10. Оставаясь в рамках существующей традиции, он считает наконечник из горизонта Е3 сошником. При этом подчеркивается, что данная находка «неоспоримо доказывает наличие сохи в самых ранних горизонтах земляного городища Ладоги». В статье затрагивается еще несколько поздних сошников, о находке которых ранее кратко упоминал Г. П. Гроздилов, без какой-либо аргументации датировавший их IX-X вв. С. Н. Орлов привел фотографию одного из этих наконечников, отмечая, что они «имеют уже асимметричную форму, т. е. принадлежат сохе как пашенному орудию, а не «цапульке». «Соха с сошниками асимметричной формы, -продолжает он, – отваливала землю с помощью «лопатки», «присошки», т. е. пахала»”. Вслед за Г. П. Гроздиловым, С. Н. Орлов отнес эти предметы к IX-X вв. Таким образом, в изображении С. Н. Орлова, уже в этот период в Ладоге существует соха с полицей – орудие, свидетельствующее о сложении паровой системы, что вполне соответствовало тогдашним представлениям об уровне развития агротехники Древней Руси. Большой интерес вызвала публикация С. Н. Орловым еще одного железного наконечника, найденного на левом берегу р. Ладожки12 (Рис. 1.1). Обстоятельства находки исключали точную датировку, хотя синхронность ее древнейшим напластованиям Ладоги не вызывала сомнений. По своим морфологическим особенностям данный наконечник был воспринят как типологически более ранний чем экземпляр с Земляного городища. С. Н. Орлов интерпретировал его как наральник и поставил вопрос о связи данного орудия с первыми поселенцами, «пришедшими на берега Волхова с южных районов». Суммарно оценивая оба древнейших ладожских наконечника С. Н. Орлов отмечает, что «они не могли быть применены при подсечном земледелии, т. к. по форме насада не могли стоять под большим углом к пашне»13. Итак, в данной работе, исследователь постулируя генетическую связь сошников с нараль-никами и отказываясь видеть в них орудия обработки подсечных полей, фактически порывает с концепцией П. Н. Третьякова и переходит на позиции Д. К. Зеленина. В это же время тема древнерусских пахотных орудий была затронута В. П. Левашевой14. Будучи сторонницей гипотезы П. Н. Третьякова, исследовательница с этих позиций трактует и археологический материал. Признавая бытование в лесной зоне и, имеющих южное происхождение, рал, которые применялись «в обработке старопахотных почв уже освоенных подсекой», В. П. Левашева относит к наральникам и оба древнейших наконечника из Ладоги. При этом она пишет о независимом происхождении сохи, появившейся «на стадии перехода к пашенному земледелию». Прообразом ее «была суковатка – орудие подсечного земледелия». Естественно, древнейшей формой сохи признаются многозубые орудия. Подобный подход позволил типологически дистанцировать наральники и сошники и не искать между ними переходных звеньев. Сошники древних сох, согласно В. П. Левашевой, имели длину 20-25 см для многозубых орудий и около 30 для двузубых, при отношении ширины к длине в пределах 0,2-0,33. В качестве еще одного признака сошников называется тупая форма передней части, что связывается с особенностями пахоты сохой. Вопрос о времени появления пахотного орудия конкретно не затрагивается – очевидно, предполагается, что оно выходит за нижнюю хронологическую грань работы, т. е. за X в.15 Заметным явлением в изучении истории земледелия Новгородской земли стал выход в 1959 г. работы А. В. Кирьянова, в которой, прежде всего, были введены в научный оборот и обобщены материалы новгородских раскопок16. Судя по ряду признаков, в том числе по отсутствию ссылок на работы С. Н. Орлова и В. П. Левашевой, написана она видимо была где-то в средине 50-х гг. и поэтому в концептуальном плане должна расцениваться как явление параллельное построениям вышеуказанных авторов. В целом, раздел, посвященный развитию пахотных орудий, выглядит весьма противоречиво, поскольку А. В. Кирьянов, как, впрочем, и другие его современники, пытался согласовать реальные факты с гипотезой П. Н. Третьякова. Что касается ладожского этапа, здесь исследователь продолжает линию, намеченную В. И. Довженком, называя древнейшие ладожские наконечники (в том числе и происходящий с левого берега р. Л адожки) сошниками. А. В. Кирьянов пишет об их связи с южной земледельческой традицией. Исходя из овальной формы сечения втулки, свидетельствующей о низком угле наклона наконечников к плоскости земли, соответствующие орудия реконструируются как тип легких рал с полозом. По мнению автора, такие рала оказались в условиях лесной зоны нежизнеспособными, поэтому в IX в. на смену им приходят орудия совершенно иного типа – сохи, приспособленные к местным условиям – «обработке почв подсеки, а так же к тяжелым почвам Севера».17 Данным построениям присуща явная противоречивость. Если, с одной стороны, констатируется высокий уровень развития земледелия вообще и агротехники в честности еще у древних обитателей Ладоги на базе орудий южного типа, то с другой – вслед за П. Н. Третьяковым постулируется появление сохи уже на стадии перехода от подсечно-огневого земледелия к пашенному. При таком подходе раннее пашенное земледелие Ладоги предстает как некий изолированный феномен, выступающий вне всякой связи с магистральной линией развития пашенной агротехники лесной зоны. Выводы, сделанные А. В. Кирьяновым для ладожского этапа, плохо стыкуются с новгородскими материалами. Рассматривая древнейший новгородский наконечник X в., исследователь пишет, что по внешним очертаниям он имеет большое сходство с наконечниками, найденными в ранних слоях Старой Ладоги, отличаясь от них формой сечения втулки. В последнем случае она «приближается к округлой» (Рис. 1.6). Это обстоятельство автор справедливо трактует как свидетельство увеличения угла между рабочей частью орудия и поверхностью почвы. В целом, это орудие реконструируется как рыхлящее типа рала, однако с принципиально иным, чем у полозного рала способом установки наконечника (аналогично сошнику у сохи). Таким образом, мы имеем дело с однозубым орудием конструктивно переходным от рала к сохе, или, условно говоря, однозубой сохой. Однако, как считает А. В. Кирьянов, «археологические материалы показывают нежизнеспособность и неприспособленность орудий такого типа для освоения и обработки почв лесной полосы». «Земледельческая практика новгородских словен, – продолжает он, – создала впоследствии совершенно иной тип железных пашенных орудий наработки почвы, которые формировались в соответствии с современными условиями – обработкой подсеки и тяжелых лесных ночи».1 Таким орудием стала, по мнению исследователя, многоivtiiui или трезубая соха. Появление последней, как считает он, показывается совместной находкой в слоях XI в. трех узких сошников с округлой втулкой (Рис. 1.11-13). Справедливости ради следует заметить, что сходство данных наконечников отнюдь не полное, один из них явно выделяется меньшей шириной лопасти). Дальнейшее развитие новгородских сох, в изложении А II. Кирьянова, шло по линии увеличения длины сошников и появлении па них выгнутости «в соответствии с требованиями к обработке почиы при широком распространении паровой системы земледелия и Новгородской земле». Многозубые сохи «на известном этапе» 11 и до изменились в двузубые, «которые будучи более совершенными, по сравнению с многозубыми, отвечали потребностям развивающегося км i юделия». Окончательное конструктивное развитие многозубая соха получает лишь с изобретением полицы – приспособления для отваливания пласта земли, что было необходимо при использовании иаиоча как удобрения. Данный этап относится к XV-XVI вв. В этот период «одновременно существовали трезубые, возможно, многозубые сохи, а также двурогие сохи с полицей» “. Таким образом если проанализировать раннюю историю сохи и интерпретации А. В. Кирьянова, то получается весьма странная картина. С одной стороны, повторяется вывод Г. П. Гроздилова и С. Н. Орлова о существовании в Ладоге в IX в. двузубой сохи с узкими асимметричными наконечниками (причем указанные авторы предполагают и наличие полицы), с другой, по материалам Нов-i орода этот процесс отодвигается на несколько столетий. Первые фезубые или многозубые сохи появляются здесь, как пишет Л. В. Кирьянов, лишь в XI в., а двузубые формируются еще позднее. В начале 60-х гг. к теме древнерусского земледелия вновь обратился В. И. Довженок. В своей монографии, а также итоговой статье, обобщающей основные выводы, он затрагивает и вопросы истории развития пахотных орудий лесной зоны 20. Древнейшие наконечники пахотных орудий, происходящие из Старой Ладоги, исследователь связывает с южнорусской традицией, отмечая бли-юсть форм, а, следовательно, и функций, с наральниками черняховской культуры. Дальнейшее развитие, по мнению исследователя, заключается в выработке типа орудия наиболее соответствующего условиям лесной зоны. В качестве такового называется соха в разных ее видах. Автор прямо оговаривает, что в вопросе происхождения данного орудия он является сторонником точки зрения Д. К. Зеленина. Генетическим предшественником сохи В. И. Довженок считает рало без полоза, а наиболее древним видом – однозубую соху (типа «черкуши») близкую ралу по устройству и функциям. Дальнейшее развитие исследователь видит «в видоизменении однозубой сохи в многозубые и в возникновении наиболее совершенного орудия – двузубой сохи»21. Типологическим признаком наконечников этого орудия В. И. Довженок считает асимметричную форму лопастей. Функции сох раннего типа предполагаются различными. По мнению исследователя, однозубые и многозубые орудия применяются на участках недавно освобожденных от леса или каменистых, а двузубые для обработки старопахотных почв. В 60-70-х г. появляется ряд работ историков и этнографов, в которых, наряду с различными проблемами истории древнерусского земледелия, затрагивается и интересующая нас тема. Общим моментом этих исследований являлось негативное отношение к гипотезе П. Н. Третьякова, однако, без полноценной опоры на археологический материал, предлагаемые решения во многом продолжали оставаться умозрительными22. Новый этап в археологическом изучении древнерусских пахотных орудий начался с 70-х гг. он характеризовался некоторым количественным приращением материала, более строгим критическим анализом уже имеющихся данных и попытками создания типологических схем опирающихся на широкую источниковую базу. Применительно к рассматриваемому региону, первой в данном ряду следует назвать статью М. А. Миролюбова, посвященную пахотным орудиям Ладоги 23. Значение данной работы определяется, прежде всего тем, что она является наиболее полной сводкой железных наконечников, происходящих с памятника отражающего самый ранний этап развития пашенной агротехники на Северо-Западе. Автор, наряду с рассмотрением известных раннее находок, вводит в научный оборот обширный новый материал. В данной связи особое внимание привлекает наконечник, найденный в 1957 г. в слоях X в. – третий по древности в составе ладожской коллекции (Рис. 1.7). Большое значение имеет передатировка раннее публиковавшихся экземпляров. Так, в соответствии с новой ладожской хронологией, дата древнейшего наконечника с Земляного городища была поднята до рубежа VIII-IX вв. Еще более важной являлась коррекция времени появления узколопастных сошников, которые, вслед за Г. П. Гроздиловым и С. Н. Орловым, и другие исследователи относили к IX-X или даже просто к IX в. Исходя из стратиграфических наблюдений и сопровождающего вещевого материала, М. А. Миролюбов убедительно показал, что данные находки должны быть отнесены ко времени не ранее рубежа XIII-XIV вв.24 Таким образом они оказываются не имеющими никакого отношения к древнейшему этапу развития сохи. В концептуальном плане статья А. М. Миролюбова также содержит ряд интересных, хотя, порой, и спорных, моментов. Прежде всего, отметим, что, в соответствии с уже упоминавшейся традицией бытовавшей среди ленинградских археологов, он называет все железные наконечники сошниками, кажется особенно не разделяя соху и рало. В типологическом отношении все ладожские наконечники разделены на три группы, две из которых относятся к послемонгольскому периоду25. Отдельно рассматривается экземпляр с берега Ладожки, который традиционно признавался типологически наиболее ранним. Касаясь этого наконечника, М. А. Миролюбов приводит ряд среднеевропейских, прежде всего германских аналогий, и считает, что подобные орудия «появились где-то на рубеже VI-VII вв. и продолжали существовать вплоть до XI в». Исследователь, полемизируя с С. Н. Орловым, сомневается в южном происхождении наконечников данного облика, апеллируя к их отсутствию в южных и, напротив, распространению в северных районах. Данный вывод не может восприниматься вне контекста этической оценки ладожских древностей широко распространенной в 60-70-х гг., когда напластования ранее X в. соотносились с дославянским, и, прежде всего скандинавским населением. Примечательно, что и десятилетие спустя (в 1983 г.) Р. С. Минасян, последовательный сторонник признания славян древнейшими земледельцами-пашенниками на территориях будущего древнерусского государства в лесной зоне Восточной Европы, оставил вопрос об этнических истоках пашенного земледелия в Старой Ладоге открытым26. В первый тип М. А. Миролюбов включил два наконечника из горизонтов Е3 и Д, датируемых, соответственно, рубежом VIII-IX и X вв. Они объединены на основании подтреугольной формы. При этом прямо отмечается, что наконечник из слоев X в. немного длиннее, а во всем остальном полностью повторяет экземпляр из горизонта Е3 Здесь следует заметить, что исследователь, в отличие от ряда предшественников, не придает значения форме сечения втулок, которые у данных наконечников существенно различны. Аналогии этому типу, по мнению автора, встречаются на обширной территории, включающей северо-западные области России, Прибалтику, южную Финляндию, Приуралье. М. А. Миролюбов считает, что эти наконечники были принадлежностью одноколых сох «предназначенных для обработки вновь осваиваемых земель независимо от того, применялась подсечная или залежная обработка земли»27. Из «этнографических» орудий ближайшей аналогией такой «сохе» видится рало или однозубая «черкуша». Ко второму типу отнесены два сошника, датируемые рубежом XIII-XIV вв. По конфигурации они существенно отличаются от вышерассмотренных, имея узкую подпрямоугольную форму при одинаковой ширине втулки и рабочей части. По мнению автора, эти сошники являются принадлежностью двузубых сох, предназначенных для вспашки полей после обработки их однозубыми орудиями28. К сожалению, отсутствие находок XI-XII вв. не позволило осветить на ладожском материале вопрос о времени появления двузубой сохи, однако высказанное М. А. Миролюбовым предположение о длительном сосуществовании однозубых и двузубых орудий, которые выполняли различные функции, представляется чрезвычайно интересным. Заметным новым шагом в осмыслении темы древнерусских пахотных орудий стала, вышедшая в 70-е гг., серия работ А. В. Чер-нецова29. Прежде всего, отметим сделанный им ряд методических замечаний, которые следует учитывать при построении типологии железных наконечников. Исследователь отмечает значительно большую, по сравнению с железными наконечниками, вариативность деревянных основ пахотных орудий. При этом, как считает он, возможны ситуации, когда меняется устройство пахотных орудий, но формы их наконечников остаются неизменными. Напротив, смену формы наконечников можно считать бесспорным доказательством важного усовершенствования этих орудий или смены традиции их изготовления. При этом он особо подчеркивает отсутствие жестких стандартов в типах наконечников30. Из этого можно сделать логический вывод, что при построении типологии наконечников важно учитывать, прежде всего, не нюансы размеров и пропорций, но явно осознаваемые качественные признаки. Применительно к лесной зоне Восточной Европы А. В. Чернецов предлагает следующую типологию. Древнейшими наконечниками являются наральники без плечиков, к числу которых отнесены оба древнейших ладожских экземпляра и ряд находок более позднего времени, сходных по очертаниям с вышеназванными. Древнейшими сошниками исследователь, вслед за В. П. Левашевой, счел небольшие по размерам наконечники с мощной втулкой и узкой лопастью. При этом ширина лопасти значительно уже цилиндрической втулки, а место перехода характеризуется плавными, но отчетливо выраженными уступами. Эти параметры А. В. Чернецов справедливо связывает со специфическими конструктивными особенностями сох: большим рабочим углом и двузубостью31. Относительно времени появления первых сошников исследователь указывает на IX в. Данное обстоятельство можно считать недоразумением, поскольку противоречит фактическому материалу, приведенному самим же автором. Все ранние приводимые им в таблицах экземпляры относятся не раннее чем к XI в. Конкретно же сошники I группы по А. В. Чернецову фиксируются в XI в. в Новгороде, а для XI-XII вв. известны находки на широких пространствах лесной зоны Восточной Европы. Особенности первой группы определяются близким типологическим родством с наральниками, а так же условиями работы на почти неосвоенных лесных участках. С этими условиями связана узость рабочей части, ее слабая выгнутость и мощность втулки. Вторая группа, более поздняя, имеет большую длину и связана преимущественно с обработкой старопахотных почв. В целом для домонгольского периода предполагается сочетание сошников и немногочисленных наральников, присутствие которых объясняется, «отчасти, за счет пережитков более древней традиции, отчасти, за счет проникновения южной агротехники»32. За последние десятилетия история древнерусских пахотных орудий активно разрабатывалась в трудах Ю. А. Краснова, итогом которых стала обобщающая монография, посвященная древним и средневековым пахотным орудиям Восточной Европы33. Данная работа является уникальной по собранному фактическому материалу, содержит множество любопытных наблюдений, однако в концептуальном плане вызывает ряд возражений. Методические принципы, на которых основывается Ю. А. Краснов во многом противоположны подходу, предложенному А. В. Чернецовым. Полемизируя с ним, Ю. А. Краснов считал, что для древних наконечников пахотных орудий характерен определенный уровень стандартизации; сработанность многих экземпляров также не может быть помехой для создания дробной типологии, основывающейся на формальных признаках34. Выделенные типы наконечников автором были сопоставлены с этнографическим материалом. На этой основе (в противоположность А. В. Чернецову), Ю. А. Краснов считал возможным жесткое соотнесение выделяемых типов наконечников с конкретными типами конструкции остовов орудий. Другой особенностью методологии Ю. А. Краснова является апелляция, при построении типологических схем, прежде всего к количественным характеристикам пропорций артефактов, а также формально вычисляемым их соотношениям. При этом важные качественные показатели часто фактически остаются неучтенными. Полная характеристика указанной работы выходит за рамки данного исследования. Обратимся лишь к интересующему нас вопросу – соотношению рала и древнейшей сохи. В основу идентификации древних наконечников Ю. А. Краснов положил типологические характеристики наконечников соответствующих этнографических орудий. Главными критериями выделения типологических категорий исследователь полагает вычисляемые им отношения длины орудия, его ширины, а также длины и внутренней ширины втулки. Главной границей, разделяющей наральники и сошники, считается соотношение длины орудия и средней ширины втулки равное 3:135. При этом такой важный критерий как форма сечения втулки, свидетельствующий, по мнению многих авторов об угле наклона рабочей части орудия к обрабатываемой поверхности, отнесен к числу второстепенных, а фактически не учитывается. Думается, что данный подход страдает излишним формализмом, а реально, и искажает существующую картину. Самым древним сошником на Северо-Западе считается ладожский наконечник из горизонта Е3 (Рис. 1.2). Параметры, приведенные, видимо в результате недоразумения, вызывают сомнения. Судя по промерам, данным М. А. Миролюбовым, «длина его равняется 15,5 см при ширине спинки (что в данном случае соответствует ширине втулки – В. К. ) 7 см»36. Таким образом указанное соотношение в любом случае не дотягивает до 3:1. В подборке изображений наконечников данного типа, приводимой Ю. А. Красновым, данный экземпляр по внешним очертаниям существенно отличается от прочих, которые, безусловно, являются сошниками и соответствуют I типу по В. П. Левашевой и А. В. Чернецову37. Особенно важными представляются различия в форме сечения втулки. У данного наконечника она представляет собой суженный овал (как уже не раз упоминалось – свидетельство малого угла наклона). Это обстоятельство еще раз подчеркивает, что данный наконечник принадлежит ралу, а не сохе. Более дискуссионной выглядит ситуация в отношении наконечника из горизонта Д (X в.) Старой Ладоги (Рис. 1.7). Формально, по соотношению анализируемых показателей, он близок к границе типов указанной Ю. А. Красновым, однако исследователь относит его все-таки к сошникам. Однако, его существенное отличие по форме от безусловных древнейших сошников XI в., относимых по В. П. Левашевой и А. В. Чернецову к I типу, заставляют считать его скорее наральником. К этому добавим, что и М. А. Миролюбов полагал данный наконечник принадлежностью однозубого орудия, т. е. по нашей терминологии – рала. Перечисляя самые ранние экземпляры сошников, Ю. А. Краснов отмечает, что «не моложе древнейшего староладожского сошники обнаруженные на городище Холопий городок близ 11овгорода в кладе сельскохозяйственных орудий конца VIII -начала IX вв.»38 (Рис. 1.3-4), при этом делается ссылка на полевой отчет автора раскопок Е. Н. Носова. К сожалению, данная информация является недоразумением: в тексте отчета Е. Н. Носов, и соответствии с упоминавшейся традицией ленинградских археологов, действительно называет их сошниками, однако в дальнейших публикациях они последовательно трактуются как принадлежность «однозубого пахотного орудия (т. е. рала – В. К.) с высоко расположенным центром тяжести, которое наиболее удобно на освобождаемых от леса участках»39. Таким образом фактическое возвращение Ю. А. Краснова к точке фения исследователей 50-х гг., считавших соху изначальным атрибутом пашенного земледелия на Северо-Западе, выглядит необос-i юванным. История сохи в древнерусское время видится Ю. А. Краснову как эволюция «орудия для работ в условиях лесного перелога и превращения подсек в поля длительного пользования». «Древнейшие сохи следует, по-видимому, сближать с сохранившимися кое-где в XIX в. «цапульками». Они были эффективны для работ лишь на землях недавно освоенных от леса и могли осуществлять лишь неглубокую поверхностную вспашку»40. Обращаем внимание, что эти качества приписываются, таким образом, и древнейшему староладожскому наконечнику, что является очевидным нонсенсом. В дальнейшем происходит превращение сох в основное орудие паровой системы земледелия. «Не позднее XI в., – пишет автор, – появились сохи с более массивными, крепкими коловыми сошниками, практически идентичными «этнографическим», которые пахали глубже и были достаточно эффективны для работы на различных типах полей»41. Для ХП-ХШ вв. исследователь допускает уже появление деревянной полицы. Что касается наральников, то в древнерусский период они бытуют преимущественно на севере лесной зоны, знаменуя первоначальный этап земледельческого освоения этих территорий. Данная картина имеет несколько странный вид, поскольку колонизация Русского Севера идет с территорий, где в это время уже хорошо известна соха, являющаяся, по Ю. А. Краснову, наиболее совершенным орудием разработки новых лесных участков. Приведенный обзор литературы позволяет сделать следующие выводы. Прежде всего, вопрос о характере эволюции древнейших пахотных орудий на Северо-Западе продолжает оставаться дискуссионным. И, главное, представляется спорным тезис о появлении двузубого орудия (сохи) ранее XI в. Каким же представляется решение данного вопроса при нынешнем состоянии источниковой базы и наличии рассмотренного круга идей? Древнейший этап развития орудий, в настоящее время, документирован двумя наральниками из Ладоги, дата которых достаточно уверенно укладывается в рамки рубежа VIII-IX -середины IX вв. Судя по овальному сечению втулки, оба они были принадлежность орудия с малым углом наклона. Однако, делать жесткий вывод о том, было ли это рало с полозом или бесполозное, мы, из-за отсутствия дополнительных данных, не беремся (хотя более вероятным видится первое). Ясно лишь одно: эти орудия, или, точнее говоря, соответствующая земледельческая традиция, попала в Ладогу из районов с достаточно развитой агротехникой. Определить конкретную исходную территорию культурного импульса сложно. И славяне, и скандинавы, появившиеся в Ладоге практически одновременно, были земледельцами-пашенниками. Факт различия древнейших наральников по форме еще не дает основания говорить о сосуществовании двух традиций поскольку аналогии и тем и другим известны, с одной стороны, в Скандинавии (Рис. 1.9-10), а с другой, и в Центральной и Юго-Восточной Европе (Рис. 1.8)42. В любом случае, существование пашенного земледелия у славян, пришедших на Северо-Запад, не может быть подвергнуто сомнению. Дальнейшая эволюция рал на Северо-Западе заключалась в увеличении угла наклона рабочей части по отношению к земле. Многие исследователи справедливо связывают этот процесс с началом широкой обработки участков освобожденных из-под носа. Данный путь развития земледелия на Северо-Западе, более интенсивного чем в южных районах, или даже в Скандинавии, связан с меньшим плодородием почв. В конструктивном отношении это сказалось в увеличении мощности втулки, т. е. в превращении ее сечения из овального в округлое при сохранении, в большинстве случаев, традиционной формы лопасти. Данный этап документируется находками наконечников рубежа VIII-IX вв. из Холопьего городка, X в. из Ладоги и Новгорода. К этому следует добавить, к сожалению, до tux пор неопубликованную, находку из рва сопки Деревяницкого могильника, скорее всего относящуюся к концу IX в.(Рис. 1.5). 11аиболее близкой аналогией данному наконечнику является один и ч экземпляров из Холопьего городка. В XI в. появляются первые сошники. Они характеризуются мощной втулкой и гораздо более узкой лопастью. В отдельных случаях, втулка имеет ширину равную лопасти. Сужение наконечника было обусловлено необходимостью снизить нагрузку па деревянный корпус и тягловое животное при удвоении рабочей масти орудия. С чем же было связано появление нового орудия с качественно иными, чем у его предшественников, характеристиками? Говоря о причинах возникновения сохи, почти все исследователи, как это было показано выше, связывали этот процесс с потребностями возделывания участков только что освобожденных из-под леса. Данный тезис представляется нам спорным. Ведь если взглянуть па историю пашенного земледелия на Северо-Западе, то нельзя не признать, что к моменту появления первых сошников в XI в. она насчитывала, по крайней мере, два века, если брать за точку отсчета датировку ладожских находок, или еще больше, если считать от момента прихода славян на Северо-Запад. Очевидно, что за указанный период проблема освоения лесных массивов была решена, особенно если принять во внимание уже отмечавшийся факт существования в X в. наральников с мощными втулками. Кроме того, в районах концентрации славянского населения, особенно под Новгородом, в процессе интенсивного антропогенного воздействия не могли не возникнуть обширные обезлесенные участки. Палеоботанические анализы, проведенные на городище Георгий, показывают, что уже в IX в. в Поозерье господствовали ландшафты с кустарниково-травянистой растительностью43 . Не следует так же преувеличивать степень каменистости почв Северо-Запада (напомним, что в подобной специфике иногда так же видели причину появления сохи). Зоны древнейшего пашенного освоения в данном регионе связаны с легкими и плодородными почвами речных долин и озерных котловин. При этом, уже в IX-X вв. (т. е. еще до появления сох) носители культуры сопок, на памятниках которой неоднократно отмечались находки наральников и следов их работы, широко и успешно вводили в пашенный оборот и участки с дерново-карбонатными почвами -потенциально наиболее плодородными, но, при этом, наиболее сложными для обработки. В Юго-Западном Приильменье и Верхнем Полужье это явление имело массовый характер. Таким образом, вряд ли правомерно связывать появление сохи с отмеченными естественно-географическими обстоятельствами. Магистральная линия развития пашенного земледелия на Северо-Западе в древнерусскую эпоху безусловно заключалась в переходе от переложной системы земледелия к паровой, характеризуемой стабильным использованием одних и тех же участков. Одной из особенностей паровой системы является принципиальная роль пахоты. Ю. А. Краснов отмечал, что при паровой системе сама пахота участвует в поддержании и восстановлении плодородия. Паровая система возможна лишь тогда, когда поле подвергается неоднократной систематической обработке на разную глубину (двоение и троение пара). Это преследует несколько целей. Первая -накопление влаги в почве, создание необходимого водно-воздушного режима, результатом чего является интенсивное разложение органических веществ и накопление элементов необходимых для питания растений. Другая, не менее важная задача, решаемая обработкой пара – уничтожение корней сорняков. Совокупность правильных агротехнических мероприятий, как полагает указанный автор, способна «в значительной мере восстанавливать плодородие почвы даже без применения удобрений»44. Последнее положение не может быть принято безоговорочно, однако интенсивная распашка, безусловно, способна на какое-то время мобилизовать потенциал плодородия почвы. Указанные задачи, в зависимости от функциональных особенностей, могут по-разному решаться различными пахотными последствии и сдвигать его посредством полицы, радикально сузило сферу применения рал. Наряду с этими сохами, практически тождественными этнографическим образцам, относимым к «великорусскому типу», продолжали существовать и архаичные разновидности, подобные «цапулькам» и двузубым «черкушам» и служившие для вторичной обработки земли. Таким образом ситуация, известная по данным этнографии XVIII – нач. XX вв., с одновременным бытованием большого набора функционально дифференцированных орудий, начинает складываться уже в XI в. Подобные процессы, безусловно, должны были происходить и на юге Руси. К сожалению, история формирования многозубых рал, широко представленных в украинской этнографии, которые использовались подобно архаичным сохам после первичной вспашки49, остается неясной. Вместе с тем, не может быть оставлен без внимания факт синхронного бытования в домонгольский период в Южной Руси широкого спектра железных наконечников. Они представлены мощными симметричными лемехами, а так же на-ральниками с плечиками и без них. Среди последних встречаются узкие экземпляры с соотношением ширины и длины близким к 1:3 и мощной втулкой, что явно говорит об их принадлежности к орудиям бороздящего типа50. И последнее замечание. «Больной вопрос» предшествующей историографии – вопрос о том, произошла ли соха от рала или от бороны суковатки – в связи с вышеизложенным представляется лишенным смысла. Соха была принципиально новым орудием с заранее заданными функциями (подчеркнем, что здесь речь идет об орудиях с сошным корпусом, а не о грядильных двузубых конструкциях типа карельской сохи). Действительно, сходные задачи, хотя и с различной эффективностью, решались и сохой и бороной-суковаткой, но утверждение наличия каких-либо генетических или конструктивных связей между ними представляется, на нынешнем уровне источниковой базы, полностью неактуальным. С другой стороны, сходство сохи и рала не простирается далее того, что оба эти орудия являются пахотными с применением тягловой силы животных. Изобретение сошного корпуса послужило основой для формирования целого класса орудий. Одна из линий дальнейшего развития сохи привела к формированию на ее основе настоящего пашенного орудия, предназначенного для паровой системы земледелия. Таким орудием стала соха с полицей, т. е. классическая великорусская соха, на многие столетия ставшая верным спутником русского крестьянина.
‘ К о ч и н Г. Е. Сельское хозяйство на Руси в период образования русского централизованного государства (конец XIII – нач. XVI вв.). М., Л., 1965. С. 58; Г о р-1 кий П. Д. Почвообрабатывающие орудия по данным древнерусских миниатюр \ VI-XVII вв. // Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства в СССР. Сб. IV М, 1965. С. 22; К р а с н о в Ю. А. Древние и средневековые пахотные орудия Носточной Европы. М., 1987. С. 176-179. 2 Н а й д и ч Д. В. Пахотные и разрыхляющие орудия // Русские. Историко-географический атлас. М., 1967. С. 33-59; Сабурова Л. М. (‘сельскохозяйственные орудия и постройки // Этнография восточных славян. < )мсрки традиционной культуры. М., 1987. С. 187-194. ‘ В качестве крайнего выражения данной тенденции можно привести нрминологию И. И. Ляпушкина, называвшего сошниками южнорусские маральники с плечиками, связь которых с сохами никогда не была и не могла быть и аже предметом обсуждения. (Ляпуш кин И. И. Городище Новотроицкое // МИА№74. М.-Л., 1958. С. 134,211. “Зеленин Д. К. Русская соха, ее история и виды. Вятка, 1907. С. 121-123 ‘Третьяков П. Н. Подсечное земледелие в Восточной Европе // ИГАИМК, 1932, Т. XIV. С. 23-31 ‘Сержпутовский А. К. Земледельческие орудия белорусского Полесья // Материалы по этнографии России. Т. 1. СПб., 1910. С. 52. ‘Равдоникас В. И. Старая Ладога // СА, 1950, Т. XII. С. 39-40 “Довженок В. И. К истории земледелия у восточных славян в I тыс. н.э. и чпоху Киевской Руси // Материалы по истории земледелия СССР. М., 1952. с. 135-145 9 Там же. С. 136 ‘”Орлов С. Н. Остатки сельскохозяйственного инвентаря VII-X вв. из < ‘тарой Ладоги // СА, 1954, Т. XXI. С. 343-354 11 Там же. С. 353-354 12 О р л о в С. Н. К вопросу о древнем пашенном земледелии Старой Налоги // КСИИМК, 1956, Вып. 1965. С. 142-144 13 Там же. С. 144 и Л е в а ш е в а В. П. Сельское хозяйство // Очерки по истории русской деревни X-XIIIвв. (ТГИМ. Вып. 32). М., 1956. С. 19-39 15 Там же. С. 25-28 “■Кирьянов А. В. История земледелия Новгородской земли // Труды 11овгородской археологической экспедиции. Т. 1 (МИА № 65). М., 1959. 17 Там же. С. 344-345 18 Там же. С. 345 19 Там же. С. 346-349 20 Д о в ж е н о к В. Й. Землеробство древньо1 Руси до середини XIII ст. Киев, I % 1; он же. Об уровне развития земледелия в Киевской Руси // ИСССР, 1960, № 5. 21 Д о в ж е н о к В. И. Об уровне развития… С. 65 22 Горе кий П. Д. Почвообрабатывающие орудия по данным… С. 28;
|
«Новгород и Новгородская Земля. История и археология». Материалы научной конференции
Сергей Алексеев. Славянская Европа V–VIII веков
Основой хозяйства славянских племен в рассматриваемый период являлось земледелие. Конкретные его формы плохо прослеживаются по археологическому материалу. Однако можно предполагать, что в северной части расселения словен (Полесье, южная Польша) преобладало подсечно-огневое земледелие.[138] На более открытых и старопахотных местностях восточноевропейской лесостепи и дунайских низменностей анты и словене освоили переложное земледелие. С быстрым истощением земель в результате обеих этих форм ее эксплуатации (особенно подсеки) связаны частые перемещения словен и антов с места на место, о которых упоминает Прокопий.[139] Истощение участка, эксплуатируемого по подсечно-огневой системе, происходило, по современным оценкам, спустя три-четыре года.[140] В областях, прилегающих к Дунаю, анты и словене могли отчасти воспринять римскую агрикультуру и перейти к двуполью.
Из возделывавшихся зерновых культур следует назвать просо, мягкую пшеницу, овес, ячмень.[141] На пахотных землях была возможность выращивать волокнистые культуры. Судя по языковым материалам, к таковым относились лен и конопля.[142] Славяне выращивали также хмель, виноград, занимались огородничеством и плодоводством.
Основным орудием пахоты было рало. У словен, судя по отсутствию материальных остатков,[143] использовалось примитивное деревянное рало (орало). Древнейшее рало представляло собой цельное тонкое дерево с корнем, который превращался в ральник. Ствол дерева становился дышлом пахотного орудия; рукояткой могла служить вколоченная палка.[144] Рало использовалось в основном на старопахотных землях. Издревле применялась также деревянная мотыга (праслав. *motyka, *kopa?ь[145]). Двузубую мотыгу иногда считают прототипом сохи.[146] Это орудие могло использоваться и при подсечном земледелии.
Более развитой была конструкция антского рала. Анты вслед за древними черняховцами использовали рало с железным широколопастным наральником с плечиками. По оценкам археологов, это было орудие типа позднейшего рала с полозом.[147] На этом орудии (именно оно первоначально называлось «плуг») рукоятка была дополнена полозом, сделанным из цельного дерева.
В антской среде зародились и некоторые другие переходные к плугу формы рала. Наряду с безотвальным, только разрезающим землю ралом с полозом к таковым можно отнести рало (орало, плужницу, иногда именовалось «плуг») с отвалом и расширенным ральником.[148] Оно еще ближе к плугу и появилось позже, в условиях совместных анто-словенских миграций.
К орудиям иного типа, но возникшим в тех же условиях, относится рало с копыстью (деревянным брусом, вставлявшимся в дышло под углом 45°), на которую насаживался треугольный наральник без плечиков (позднейший сошник). Находки наральников без плечиков в антском ареале единичны.[149] Для рала уже широко использовалась животная (конская или воловья) тяга.
Борона, применявшаяся для рыхления пашни, известна всем славянским народам. При подсеке и лесном перелоге борона служила для запашки сева «под соху». Ее архаичными формами являются срубленное дерево с ветками или его верхушка с подрубленными сучьями – суковатка. Общеславянский характер носит и более совершенное боронительное орудие – деревянная борона из четырехугольной рамы, трех продольных брусков и 25 деревянных же зубьев (продольно-брусковая борона).[150] Изучение эволюции древних боронительных орудий затруднено отсутствием их материальных следов.
Наральник. Пеньковская культура
Урожай и анты, и словене убирали железными серпами на короткой деревянной рукоятке, с округлым клинком и слегка загнутым внутрь носом.[151] Наряду с ними использовались косы-горбуши с короткой деревянной рукоятью, которыми можно было косить на обе стороны. Такие косы найдены также и на антских, и на словенских поселениях. Использовались они, как полагают, в основном для сенокоса.[152]
Наиболее архаичные способы молотьбы – прогон скота, топтание ногами, околачивание снопов и т. п., на что указывает и этимология слова «гумно» (‘место, где скот [топчет снопы] ’). В описываемый период применялось и хлестанье с помощью жердей-обивалок, и обивание молотильными палками (прототипами цепа). Появляется еще в общеславянскую эпоху и собственно цеп, в котором рукоять (в рост молотильщика до подбородка) соединялась с билом сыромятным ремнем.[153] На гумне происходило также веяние. Наиболее распространенный позднее и, несомненно, древний способ – веяние на ветру с помощью лопаты (первоначально деревянной, у антов отмечено наличие железных лопат[154] на деревянной ручке).
На антских и словенских поселениях обнаружено большое количество хозяйственных сооружений. Прежде всего, это хозяйственные и зерновые ямы (у словен хозяйственные ямы иногда непосредственно в жилищах).[155] У антов отмечены также хозяйственные наземные постройки с углубленным полом, изредка с очагами.[156] Несомненно, среди этих сооружений есть предназначенные для сушения зерна (праслав. *jevinъ ‘овин’). Особое внимание в этой связи привлекают антские постройки с очагами (далекий прототип ямного овина, где снопы для просушки ставили в надземной части). Чаще всего зерно сушили прямо на гумне, за пределами поселения. Хранили же обмолоченное и просушенное зерно в зерновых ямах. У антов для той же цели могли служить и некоторые из наземных сооружений, хотя и у них преобладал способ хранения в ямах.
Для помола зерна применялись исключительно ручные жернова из камня (праслав. *melьnica, *melьnikъ).[157] Они представляли собой два соединенных диска с изогнутой кверху рабочей поверхностью, приводимых в движение деревянным рычагом, укрепленным с верхней стороны в отверстии.[158]
Наряду с земледелием значительную роль в хозяйстве славянских племен играло скотоводство. Основное место в стаде занимали крупный рогатый скот и свиньи.[159] Разводили также коз и овец (последних в основном в прилегающих к степи антских областях и на Дунае). В стаде их процент был значительно меньше.[160] Сложнее определить удельный вес лошадей. Малое количество конских костных остатков на поселениях связано с тем, что их разводили не на мясо. Представляется несомненным, что конь имел огромное значение для антов (находки культовых изображений коня, конского седла, удил).[161] У словен роль лошади была значительно меньше.
Скот держали в открытых загонах или специальных сооружениях – хлевах. Праславянское слово *xlevъ (заимствование из германских языков) первоначально обозначало углубленное, ямного типа сооружение с сеновалом. Такие обнаружены, например, на территории Польши в Ленчице.[162]
Несомненно, распространено было птицеводство, хотя указывают на это почти исключительно языковые материалы. Основной домашней птицей у славян издревле была курица.
Для добывания известного праславянам с древнейших времен меда требовалось определенное развитие бортничества. Археологически проследить его практически невозможно.
Охота играла в хозяйстве меньшую роль сравнительно с производящими отраслями. На долю костей диких животных приходится на пеньковских и корчакских поселениях порядка 10–16 % костных остатков. Меньше роль охоты была в лесостепных антских областях, больше – в лесной зоне.[163] Основным объектом охоты был кабан (на поселении Рипнев – более 91 % от костей диких животных; в Бржезно – единственное дикое животное).[164] Охотились на волков, медведей и других животных. Псевдо-Кесарий упоминает о «лисах и лесных кошках».[165] Не существовало четкого разграничения между животными, добываемыми на мех и в пищу, хотя в основном из дичи в пищу шел кабан. Из птиц охотились, в первую очередь, на тетерева.[166] Занимались славяне и рыбной ловлей, чему благоприятствовало проживание у водных артерий.
Поселения словен и антов практически всегда располагались на берегах рек и ручьев.[167] Кассиодор писал о словенах, что «леса и болота заменяют им города»[168] – служа защитой от врагов. Та же тенденция использования естественных укреплений прослеживается и у антов.[169] Собственно же укрепленные грады в описываемый период встречаются очень редко (Зимно у словен, Пастырское городище у антов) и несли особую социальную функцию.
Возникали поселения по двум основным схемам. Одну можно наблюдать на примере таких поселений, как Кодын, Гореча, Бржезно, а также смешанных антско-словенских. Здесь пришлое население подселялось к прежним обитателям, строя собственные дома. Вторая схема представляет собой земледельческую колонизацию неосвоенных земель, хорошо известную из этнографического материала. Первоначально присматривался участок под земледельческие работы – займище, на нем образовывался жилой двор – починок. Затем починок разрастался в собственно сельское поселение, именовавшееся «весь».[170] Термин же «село» изначально обозначал ‘все заселенное [общиной] пространство’ и прилагался как к крупным поселениям, так и группам («гнездам») поселений.
Первоначальное, часто кратковременное поселение, жители которого занимались подсечным земледелием, могло состоять всего из одного-двух домов. При них размещалось ямное хранилище. Такую картину мы наблюдаем, например, в Хоруле.[171]
Размеры поселений увеличивались со временем. Поселения словен занимали первоначальную площадь в среднем около 5,5 тыс. м2, затем их размеры увеличиваются до в среднем 8,5 тыс. м2.[172] В антских землях поселения были крупнее. Некоторые не превышают размером ранних словенских (Пеньковка-Молочарня в Поднепровье – 3500 м2). Другие соответствуют по размерам поздним (поселения Прутско-Днестровского междуречья). Но площадь антских поселений Подолии – в среднем около 1,5 га,[173] что намного превышает не только средние, но и максимальные словенские примеры. Количество одновременно существовавших домов на всех поселениях – от 5 до 25.[174]
У словен преобладает кучная, часто бессистемная застройка селищ. Широко засвидетельствована она и у антов. Отдельные жилища при такой планировке располагались на значительных расстояниях друг от друга. Но часто выделяются группы жилищ (расстояния между жилищами в группе от 1 до 10–15 м), далеко отстоящие от других групп (расстояния между группами от 10 до 100 м). [175]Именно кучную застройку описывает Прокопий Кесарийский. Он объясняет обширность территории, занимаемой словенами и антами, разбросанностью их поселений и жилищ. [176] Наряду с кучной была распространена рядовая застройка, при которой жилища располагались двумя рядами вдоль берега реки. Расстояние между домами при этом могло даже превышать расстояние между рядами жилищ. Рядовая планировка чаще встречается у антов, но отмечена она и у словен. [177]
ДОМОНГОЛЬСКАЯ РУСЬ
Закономерным итогом разложения первобытнообщинного строя и сложения классового общества у всех народов, в том числе и у восточных славян, является возникновение государства. Этот процесс причинно связан с развитием средств производства. К концу I тысячелетия хозяйство восточных славян уже в течение длитель-
251
ного периода было земледельческим. На смену подсечному земледелию, требовавшему коллективных усилий, приходит земледелие пашенное, ведущее к индивидуализации сельскохозяйственного производства. Родовые отношения быстро распадались, социальное развитие древнерусских племен переступало порог классового общества.
Древняя Русь всем своим развитием была подведена к возникновению рабовладельческого строя, однако по этому пути она не пошла. Путь от первобытнообщинной формации к феодальной, минуя рабовладельческую, не является особым путем, специфичным только для Древней Руси. Его прошли и другие славяне и древние германцы.
В сложный и многосторонний процесс образования государства было вовлечено все население Древней Руси, а оно состояло из земледельцев. Древнерусская деревня изучена пока недостаточно. Летописцы почти не уделили внимания столь заурядным, с их точки зрения, фактам, как сельское хозяйство и быт земледельцев. К настоящему времени древнерусских селищ (остатков неукрепленных поселений) известно много меньше их истинного числа. Конечно, многие современные деревни искони стоят на своем месте, и это значительно усложняет поиски их древних остатков, часто уничтоженных более поздними перекопами культурного слоя. Но остатки деревень, покинутых в древности, найти тоже трудно, так как они не имеют никаких внешних признаков, а их культурный слой тонок. Укрепленные деревни редки. Считается, что с оформлением феодальных отношений они вообще невозможны, так как их укрепления были бы направлены против феодалов, которые закрепощали — обояривали — сельское население и его земли.
Известные нам селища и курганы дают возможность установить некоторые закономерности расположения древнерусских деревень и выяснить основные черты хозяйства и быта сельского населения Древней Руси. Деревни располагались на невысоких берегах небольших рек, рядом с возделывающимися пашнями. Близость к реке обусловлена тем, что под пашню начинали разделывать в первую очередь речные долины, плодородие которых обеспечивала аллювиальная почва. Лишь позднее стали обрабатываться прилегающие к берегам рек лесные участки. Немалое значение имели заливные луга, и ныне используемые как пастбища или сенокосные угодья. Наконец, сыграли свою роль удобства водного пути. Сухопутные дороги были редки и обычно связывали деревни с ближайшим городом. При размещении деревень у рек большую роль играла рыбная ловля. Бассейны крупных рек были заселены плотно, однако сельское население предпочитало селиться на малых притоках, так как берега больших рек были небезопасны: по этим магистралям слишком часто разъезжали люди, которые одновременно занимались торговлей, войной и разбоем. Для крупных городов, расположенных на больших водных артериях, шайки грабителей большой опасности не представляли. Сельские поселения существовали и на водоразделах, где обрабатывались лесные участки.
252
Вдалеке от естественных водоемов селились только в том случае, когда высокое стояние грунтовых вод давало возможность вырыть колодец.
Распространенное представление о том, что древнерусские деревни состояли из одного-двух дворов, неточно, было немало и крупных. Но с X в. происходит постепенное уменьшение размеров поселений, что является следствием разложения семейной общины и индивидуализации сельского хозяйства. Основой сельского хозяйства было хлебопашество и связанное с ним скотоводство и огородничество. В конце I тысячелетия в северных районах Руси преобладала огневая система земледелия, при которой вспашка земли и тягловый скот были почти не нужны: для посева требовалось лишь боронование. При залежной системе, господствовавшей на юге, часто приходилось поднимать целину, а поэтому надо было пахать землю, для чего требовался тягловый скот. Южная агротехника проникла на север с первыми славянами-переселенцами и не сразу пришла в соответствие с местными природными условиями.
Основным орудием обработки земли в Древней Руси было рало. На Руси сеяли рожь, пшеницу, овес, ячмень, просо, горох, бобы, чечевицу, лен, коноплю, сажали капусту, а также возделывали ряд огородных культур. Зерна и семена этих растений найдены во многих сельских и городских поселениях, причем их ассортимент по археологическим данным изучен полнее, чем по данным письменных источников. Примеси семян сорняков к зернам, находимых при раскопках культурных растений, позволяют судить и о системе земледелия: на старопахотных почвах набор сорняков иной, чем на целинных; яровым культурам были свойственны одни сорняки, озимым— другие. Главными возделываемыми культурами были пшеница (в основном на юге) и рожь (в основном на севере). Материалы раскопок в Новгороде свидетельствуют о том, что рожь появилась на русском севере в XI в. (это связывают с переходом к паровой системе земледелия). Но доминирующее значение эта культура получила в XII в. Пшеница, судя по тем же материалам, в Северной Руси была яровой культурой. Пшеничный хлеб, как полагают, был дорог: он упоминается только на боярских дворах. Хлеба на Руси жали, а травы косили. Известно большое количество древнерусских серпов и коротких кос-горбуш, а также других сельскохозяйственных орудий.
Важной отраслью сельского хозяйства было животноводство.
О составе стада дают представление письменные источники, согласующиеся с археологическими. На поселениях X—XII вв. обнаружены кости лошади, коровы, мелкого рогатого скота, свиньи (их больше всего), собаки, кошки, курицы, утки, гуся. Главную роль в хозяйстве играла лошадь.
Еще в условиях родоплеменного строя в Древней Руси наблюдался подъем металлургии железа и улучшение техники металлообработки, следствием чего было появление железных наральников. Обработка почвы орудием с железным наконечником повысила урожайность. До X в. использовался наральник длиной не более 20 см,
253
Рис. 86. Древнерусский сельскохозяйственный инвентарь. 1 — рало, 2 — наральник 3 — соха, 4 — плуг, 5 —лопата, 6 — мотыга, 7 — косы (северный и южный тип), 8 — серп
позже, особенно с XII в., его длина увеличивается. Изменение формы и величины наральника несомненно связано с изменением пахотного орудия, но это археологически не прослеживается, так как само орудие было деревянным.
Подъем сельского хозяйства обусловил увеличение концентрации сельского населения, он способствовал и возникновению городов, которые появились в первую очередь там, где существовало достаточно развитое сельское хозяйство. Но развитие земледелия не было единственной причиной этого явления. Огромную роль играли процессы классообразования и отделения ремесла от земледелия. Число и плотность сельских поселений резко возрастают в IX—X вв., отмечая время возникновения городов.
Значительно лучше деревень изучены древнерусские деревенские курганные кладбища: на той же территории их обнаружено втрое больше, чем селищ, причем многие из них раскопаны. Обычно они расположены небольшими группами по 25—50 невысоких насыпей. Первоначально под ними нет могильных ям, они появляют
254
ся позже, главным образом под влиянием христианизации общества, и чем дальше, тем становятся глубже. Трупосожжения под курганными насыпями, появившись у восточных славян в культуре Корчак, доживают до рубежа X—XI вв., когда сменяются трупоположениями. Церковь запрещала как кремацию, так и курганный обряд, однако, несмотря на запрет, курганы возводили еще долго, но их высота непрерывно уменьшалась.
Еще недавно считали, что в крестьянских курганах нет предметов роскоши и дорогих привозных вещей. Но при исследовании найденных тканей выяснилось, что кроме льняных и шерстяных, имеются остатки и привозных шелковых тканей, что свидетельствует о значительном имущественном расслоении деревни. Впрочем, в других предметах между отдельными захоронениями значительной разницы нет. Мужские погребения содержат только ножи, пряжки, горшки, сделанные на гончарном круге. В женских погребениях вещей больше: там много украшений из плохого серебра и бронзы. Изредка встречаются серпы, которые были женским орудием.
Указанные признаки характерны в равной степени для всех русских племен (термин «племя» здесь употребляется для удобства изложения, так как в летописные времена, о которых идет речь, были уже не племена и, вероятно, даже не союзы племен, а экономические общности, территории которых иногда соответствуют областям бывших племенных княжений). В XI—XII вв. с развитием феодальных отношений племенные организации всюду распались, но пережитки племенной изоляции держались долго и отразились в своеобразии женских нарядов, не одинаковых у разных племен.
фрагмент
Пахота (рало и плуг)
Славянские рала без полоза
1 и 3 – польское рало (по Браунгарту, Буяк); 2 – украинское рало (по Гюльденштету, Зеленину); 4 – северочешское рало (по Пейскеру); 5 – валашское рало (по Хоудеку); 6 – белорусская сошка (по Сержпутовскому); 7 – резак из Солчавы (по Рамму); 8 – резак из Нижней Каринтии (по Браунгарту); 9 – рало из Равна (по Стоцкому).
Первым пахотным орудием был, безусловно, лишь кусок нижней части ствола с отходящим от него загнутым и заостренным корнем, но в конце языческого периода из него уже развилось более совершенное орудие, сохранившееся до сих пор в употреблении у славян в основной своей форме и обозначаемое у восточных и южных славян специальным термином рало, у западных славян radio. Этот термин засвидетельствован в древнейших славянских источниках наряду с переводным латинским термином uncus (или герм, hacke) в качестве обозначения орудия более примитивного, чем плуг (aratrum); для того чтобы его тянуть, достаточно было одной лошади или пары волов7. Это орудие делалось из простого деревянного крюка путем прибавления к нему определенных деталей, так что уже в X веке мы находим на остром конце орудия железный заостренный наконечник (наральник, или лемех), а на заднем его конце стоячие рукоятки, при помощи которых управляли ралом. Все остальные детали рала появились позднее8. О том, как выглядели в древности рала, можно судить по материалам археологических раскопок и по древним изображениям. Кроме германских образцов рала из Дострупа в Ютландии и богусленских скульптур в Швеции, рала найдены в славянских областях: одно – в торфянике у Папова близ Торуни (время его изготовления неизвестно), а другое – в Доброгоще (Dabergotz) в Бранденбурге, относящееся, очевидно, к славянской эпохе; наконец, Пшемысл на росписях зноемской часовни начала XIII века стоит около рала этого типа. Затем железные наральники чаще всего встречаются в Чехии и в других местах в культурных слоях X и XI веков9.
Славянские рала с полозом
1 – мекленбургское рало (по Браунгарту); 2 – чешский предплужник древней формы (по Браунгарту); 3 – моравское рало (по Бартошу); 4 – рало из южной Штирии (по Рамму); 5 – рало из Славонии (по Браунгарту); 6 – рало из центральных чешских областей (по Пейскеру); 7 – черногорское рало из Крмници; 8 – из Дробняков; 9 – из Цетиньевского поля (по Ровинскому); 10 – рало из Брестовицы у Пловдива; 12 – рало из Софии (по Иречеку); 13 – украинское рало (по Браунгарту).
Современный и древний плуг (слав, плуг) отличается от рала тем, что имеет, во-первых, спереди небольшие колеса, во-вторых, перед лемехом – резак (cereslo, certadlo), который подрезает землю и облегчает труд земледельцу, и в-третьих, его лемех (называемый здесь radlica)прикрепляется так, что он не только взрывает землю, но и отваливает подрезанные снизу куски почвы посредством присоединенной пластины, называемой по-русски отвалом10.
Изображение рала в календаре «Carmina Salis burgensia» (IX в.)
Изображение рала Пшемысла из часовни в Знойме
Доисторические рала
1 – Богуслен; 2 – Доструп; 3 – Доброгошт (Доберготц); 4 – Папов близ Торуни.
Эволюция рала и превращение его в плуг были весьма прогрессивным явлением, и хотя ход этой эволюции в Центральной Европе еще недостаточно ясен, все же несомненно, если учесть сообщения письменных источников, археологические находки и древние миниатюры, что плуг, снабженный небольшими колесами и резаком (culter), употреблялся уже в римскую эпоху и что от римлян он перешел в начале средневековья к германцам на Дунае и Рейне, а уже оттуда приблизительно в Каролингскую эпоху стал распространяться среди западных, а затем и восточных славян.
Старославянские лемехи
1 – Моравия (Захлииице); 2 – Силезия; 3–4 – Россия (Галущиио, Брембола); 5 – Чехия (Радим).
Римские резаки и лемехи, хранящиеся в музеях в Загребе, Любляне и в Сараеве
1, 14 – Берак; 2 – Бежания; 3 – Оречац; 4 – Шир Кула; 5, 6, 13 – Вирье; 7 – Сисак; 17 – Унец; 9 – Врнограч; 10 – Синяково; 11 – Грудэ; 21 – Даль; 15, 16 – Подбаковача; 18 – Дрново; 19 – Сухополье; 22 – Ловчич; 23 – Винковци; 24 – Нови Бановци; 25 – Раковац; 26–28 – Сотин; 27 – Руковер.
Односторонний лемех и римские(?) соскреби из Боснии 1 – Врнограч; 2 – Шейковча; 3 – Гата; 4 – Бихач; 5, 6 – Пробой.
1 – изображение плуга на ковре из Байе (по А. Юбнналу); 2 – изображение плуга из французской рукописи XII в. (по Мюллеру).
Вопрос возникновения славянского плуга весьма спорен, некоторые ученые (Гримм, Крек, Ягич, Богуславский, одно время и Пейскер) считали плуг изобретением самих славян, заимствованным у них немцами (pflug от слав, плугъ), другие же (Шрадер, Уленбек, Рамм, Янко, Брюкнер, а также Пейскер), наоборот, полагали, что плуг явился порождением германской культуры11. Лингвистическое соотношение слов pflug и плугъ,играющее основную роль в этом споре, поскольку именно на нем основываются обе стороны, весьма спорно. Но все остальное: изображение древнейших плугов, находки в провинциях Римский империи резаков (плужных ножей) рядом с лемехами, сообщения древних авторов – Плиния, Вергилия, Варрона, Палладия, изображение рала Пшемысла из часовни в Знойме, – бесспорно доказывают, что готовый плуг был известен в северных римских провинциях уже в эпоху империи12. Само собой разумеется, что наиболее совершенным плуг стал лишь тогда, когда симметричные лемехи были заменены асимметричным лемехом, причем, что важнее всего, заменены были таким образом, что лемех сам без отвала вспахивал и переворачивал землю.
Когда это произошло, точно сказать нельзя; у славян известные мне первые находки таких плугов относятся лишь к концу XIII или началу XIV веков (находка в крепости Семонице в Чехии), более древних находок я не знаю и у германцев13. Однако в музее в Сараеве хранится несколько асимметричных лемехов, относящихся, как утверждают, ко времени Римской империи14. Римское происхождение этих лемехов следовало бы еще проверить, но тем не менее несомненным остается то, что асимметричный плуг появился прежде всего на Балканском полуострове в римской провинции. Поэтому до тех пор, пока другие находки не опровергнут этого, следует считать, что и это последнее усовершенствование, превратившее соху в плуг, принадлежало римской культуре и только оттуда это новое орудие попало к германцам на Рейне, а от них приблизительно в Каролингскую эпоху к славянам, о чем свидетельствует вышеупомянутое различие между aratrum magnum немецких колонистов и aratrum slavicum quod radio dicitur. На этом основании следует также предположить, что славянское слово плугъ произошло от древненемецкого plog, pluog, pflug, a не наоборот. Только южные славяне, придя на Балканский полуостров в VI и
VII веках, могли познакомиться с этим орудием раньше и непосредственно. Из сообщений письменных источников известно, например, что около 900 года св. Климент, епископ Охридский, учил местных славян более совершенному ведению хозяйства15. Однако существование здесь плуга прямо не засвидетельствовано.
Упряжка. Для работы ралом или плугом необходима была сила, которая тянула бы эти орудия и тогда, когда лемех погружен в землю. Этой силой были в конце языческого периода тягловые животные – волы или лошади, причем одну лошадь или двух волов впрягали в рало, а пару лошадей или две пары волов – в более тяжелый плуг. Лошадей припрягали к дышлу при помощи подпруги, надетой на грудь лошади, либо при помощи специального кожаного приспособления, надеваемого на шею и называемого, как видно из чешских источников XI века, хомутом,словом, ставшим в настоящее время общеславянским, происхождение которого, однако, неясно16. Волам на загривок надевали деревянное ярмо, одно на двух животных, по-старославянски оно назывались иго (это общее слово индоевропейского происхождения) или же ярьмъ17.Смысловое различие этих двух названий, появившихся в X и XI веках, нам неизвестно. Во время работы животных погоняли прутом (слав, остьпь),или узкой железной лопаткой, которой землепашец соскребал землю с сошника, так называемым соскребом18.
Лемех (1), соскреб (2) и резак (3) из Семониц (Чехия), приблизительно 1300 год
Сама вспашка земли производилась у древних славян бороздами, которые, естественно, были различными при вспашке плугом и сохой, так как последняя бороздила землю ровно, тогда как плуг переворачивал (вспаханную) землю в одну сторону19.
Славянские ярма
1 – моравское из Лопеника (по Нидерле); 2 – украинское из Кременчуга (по Щербатовскому); 3 – древанское из Изенхагена (по Андрэ); 4 – белорусское (по Сержпутовскому); 5 – болгарское (по Маринову); 6 – сербское из Чаплины в Герцеговине (по Стоцкому).
Все поле делилось на несколько полос (леха, загонъ). При этом важно еще то, что вспашка ралом производилась как по длине поля, так и поперек него, что обусловило появление широких квадратных участков. Плуг же, наоборот, образуя глубокие борозды в одном направлении, способствовал появлению участков более удлиненной формы. Например, в средневековой Германии эти участки совершенно подобны длинным полосам, которые позже вместе с плугом славяне заимствовали у немцев.
С развитием пашенного земледелия у славян возникла также необходимость создать измерения поверхности и появились разные названия мер. Сначала, несомненно, величина поля измерялась шагами, затем, при вспашке, – гонами (гон – это то расстояние, которое прошло животное, впряженное в рало, в одну сторону), а из этого в дальнейшем развились древние славянские единицы меры поверхности: radio, ροταάέ, плугъ, popluzi, то есть то, что вспахано ралом или плугом за день или до полудня (jutro соответствует немецкому Morgen, лат. dies, diumale). С начала XII века, когда началась широкая немецкая колонизация славянских земель, а вместе с ней и установление там немецких порядков, старые славянские единицы меры были вытеснены немецким ланом (1ап, ср. лат. laneus наряду с mansus и нем. hóba, hube), который, однако, был в разных областях различным20.
6 См. там же, 36.
7 См. грамоты XI и XII вв., приводимые в «Ziv. st. Slov.», III, 42. Однако и славянское радло иногда переводится в латинских источниках как aratrum, но с прибавлением parvum или slavicum в отличие от плуга – aratrum magnum. См. Познаньскую грамоту 1262 и 1288 гг. («Ziv. st. Slov.», III, 43). В первой читаем: «pro aratro parvo, quod radio dicitur, lapidem cere, pro magno autem, quod plug nominatur, duos lapides cere persolvat» («при помощи плуга можно было выполнить вдвое большую работу, чем ралом, и поэтому плуг облагался двойным налогом»),
8 См. перечень типов рала, собранных в «Źiv. st. Slov.», III, 44 и сл.
9 См. рисунки и подробные описания в «Ziv. st. Slov.», III, 48–53, a также цветное приложение в этом томе.
10 У древних плугов сошники еще не односторонние (асимметричные), но симметричные.
11 Подробнее см. в «Źiv. st. Slov.», III, 75.
12 См. Daremberg Saglio, Diet. 1.356; Varro, De re rustica, 1.29; Plin., XVIII.171, 173; Vergil., Georgica, 1.169–175; Palladius, 1.43 («Źiv. st. Slov.», Ill, 63–64).
13 См. рисунок в «Źiv. st. Slov.», I, 74. В раскопках древнеславянской деревни у Нейендорфа (West. Havelland) найден какой то железный трехгранный лемех. Однако установить точно, к какому времени он относится, не удалось.
14 См. рисунки там же, 74.
15 «Vita Clementis», 17, 18, 23.
16 См. «Źiv. st. Slov.», III, 82.
17 Там же, III, 79 и сл.
18 Там же, III, 78.
19 Большие пласты земли размельчались боронами, которые, будучи первоначально лишь обрубленным стволом с торчащими острыми суками, уже до XIII в. превратились в раму, утыканную железными или деревянными гвоздями, которую тащили по пашне. Эта форма проникла, очевидно, на север из Италии («Źiv. st. Slov.», III, 86).
20 Мелкие единицы длины создавались по размеру человеческой руки (палец, ладонь, локоть, расстояние между обеими руками) или по размеру ноги, ступни, шага; к этому впоследствии присоединились прутья и бечевки определенной длины, упоминаемые с X в. («Źiv. st. Slov.», III, 91). Официальные землемеры упоминаются в Чехии в XI в. в источнике, конечно, более позднем. На развитие этих полевых мер оказало большое влияние римское хозяйство. займ без отказа